"Метод Брюса Уэйна"

[monparnass]

Для вас, мой драгоценный мальчик,  Felix Kalinowski. Надеюсь, вам понравится. И я буду польщен, если вы опубликуете у себя ваше произведение, написанное для меня и посланное в почту. Я могу сделать это сам, но мне будет приятно, если это сделаете именно вы, мой мальчик. Я обожаю ваш стиль и каждый раз получаю огромное удовольствие, читая посвященные мне ваши творения. Они вдохновляют меня всегда, и в этот раз тоже.

Мой дом – моя крепость – мои правила. Это аксиома, которая не обсуждается. Грейсон узнаёт о ней почти сразу, как приходит в себя после стычки с остатками Лиги. И, наверное, поэтому – как был, в пижаме, – делает попытку сбежать. Потом вторую. Третью. Пятую.
– Мастер Дик, в следующий раз он обещал приковать вас наручниками, - после шестой попытки невозмутимо констатирует Альфред. Под просчитанной невозмутимостью щекочется ирония: юный пленник и дворецкий за последние три недели прекрасно научились понимать друг друга.
– Альфред, в следующий раз я не попадусь, – хорохорится Грейсон, морщась от боли в поврежденной ноге: несмотря на умело наложенную повязку, растревоженная при побеге рана снова напоминает о себе. – Что, прямо так и сказал? – почему-то мысль о подобных планах кажется ему занимательной, он даже не успевает удивиться этому, когда представляет, а каково это.
– Вы можете себе представить мистера Уэйна, говорящего обиняками? – уже открыто иронизирует Альфред, поправляя одеяло и явно наслаждаясь тем, как на лице Дика отразилось сочетание мыслительного процесса и эмоций. – Совершенно верно. Доброй ночи, мастер Дик.
Оставшись в одиночестве, Грейсон пытается успокоиться. Даже мужественно берет с тумбочки книгу – достать до полки с постели не получилось – но увидев ее обложку, отбрасывает как змею подальше. Зря: среди мягких складок покрывала томик Набокова выглядит как прямое издевательство. Дик едва не воет, и решительно гасит ночник. Темнота скрывает внешние раздражители, но дает карт-бланш подсознанию.
Он ощущает, как запястья холодит металл наручников – тех самых, которыми его обещали приковать. Юноша поднимает руки к спинке кровати, ухватившись за нее, крепко зажмуривается, имитируя временную слепоту. В мыслях Грейсона прикован он непременно к постели и непременно раздетый. И как сейчас – не видящий ничего вокруг из-за повязки на глазах. Предсказуемо обостряются остальные чувства: слух сквозь шум крови в ушах ловит звук чужого дыхания и шорох одежды; обоняние – отмечает лишающий воли запах, тот самый, что окутал его перед обмороком три недели назад; вкус заставляет исходить слюной от желания попробовать на язык чуть шероховатую кожу ладони, что так спокойно и властно скользит по обездвиженному телу. Лучше б почитал «Лолиту», обреченно сдается Грейсон, выгибаясь навстречу прикосновению – уже не воображаемому, а настоящему.
– Кто бы мог подумать, – вторая ладонь Брюса ложится юноше на глаза, – что из всех моих аргументов на тебя подействует именно этот, – в ответ на очередную ласку Дик едва удерживается от стона. Страха нет: чуткий от природы, Грейсон давно уже убедился, что в доме Уэйна ему безопасно, как нигде и никогда не было. И потому даже прямые угрозы его свободе – вызывали протест скорее по инерции. Сейчас же – будто сработал пусковой механизм, и его тайные желания обретают форму, как вылитый в воду воск. И сам Грейсон, будто тот воск, изгибается и плавится.
– Не открывай глаза, - шепчет Брюс в самое ухо, перехватывая и удерживая его руки, и целует Дика, проглатывая его стон. Напряженная поза, чужие сильные пальцы, плотный обхват ладони вокруг члена, – Грейсон как-нибудь потом докажет, что способен продержаться дольше, но в этот раз, в первый, – он всхлипывает в поцелуй, кончая. Как-нибудь потом он еще скажет всё, что думает о деспотах и их методах. Как-нибудь. Когда-нибудь. Но точно не сейчас, когда перед блаженной слабостью удовлетворения отступила даже боль в ноге.
Брюс вытряхивает из покрывала «Лолиту», и вытягивается под одеялом рядом с Грейсоном, обнимая его. Засыпая, Грейсон осознаёт, что едва отдышавшись он дал себе зарок: сбежать, если Брюс уйдет. Сбежать в седьмой раз. А теперь не придется. Дик засыпает, улыбаясь.
«Мой дом – мои правила. И ты тоже – мой. Мой Чудо-мальчик», – Брюс целует спящего в висок, прикидывая в уме открывающиеся перспективы.